Корни Исламской революции, или Упущенный шанс последнего шаха

Последние минуты шаха на иранской земле – история, которая могла бы и не случиться

Парадоксы революции

Одной из тем, которая, думается, в скором времени станет мейнстримом для специализирующихся на новейшей истории Ирана исследователей, будет кризис управленческого аппарата.

Он привел к крушению тщательно и, казалось, успешно — см.: «Реальная политика под религиозным покровом» — выстраиваемой Тегераном на Ближнем Востоке оси сопротивления и внутренним потрясениям 2009 и 2022 гг., к поражению в Двенадцатидневной войне с Израилем.

Последняя войдет в анналы мировой военной истории одномоментным уничтожением высшего комсостава и научной элиты ведущей региональной державы.

Важно: речь идет о системном кризисе управленческих структур, так как отдельные их представители в любом государстве проблему видят и пытаются достучаться до верхов.

А поскольку в рассуждениях о той или иной стране меня всегда интересуют аналогии происходящих в ней событий с российскими, то в качестве примера приведу две фамилии: П.Н. Дурново, предупреждавшего Николая II об опасности вступления империи в мировую войну, и С.В. Зубатова – сторонника развития профсоюзного движения в рабочей среде. Оба голоса не были приняты во внимание в должной мере, что обернулось для династии катастрофой.

В отношении Исламской Республики предположу, что истоки не только ее научно-экономического подъема в тяжелейших условиях войны и санкций — об этом см.: «Указующий перс» и «Феникс из пепла», — но и нынешних проблем следует искать в революции, не в последнюю очередь порожденной кризисом управленческого аппарата, равно как личностными качествами монарха, подвергавшегося, по словам ираниста В. П. Кириченко, критике из-за коррупции и некомпетентности подобранных им и расставленных на ключевые посты чиновников.

Проблема, в сущности, лежала глубже, и, на мой взгляд, ее достаточно точно определил военный историк В. Яременко:
Насаждаемая шахом доктрина монархизма, якобы имманентно присущего иранскому народу, оказалась явно не к месту. Народ ее не понял. Да и не хотел понимать, так как перестал верить коррумпированным властям, превратившим страну в «рай для богатых» и «американский плацдарм».
Здесь и констатация кризиса управленческого аппарата, и самой идеи светской монархии. Да и сам ее носитель в сравнительно стабильные годы развития страны чувствовал себя уверенно на троне, но в предшествующие революции недели напомнил мне А. Козырева, в 1993 г. поразившего Р. Никсона просьбой сформулировать национальную идею для России. Шах, когда страну заштормило, то и дело обращался за советом к американскому послу У. Салливану.

В свою очередь, Р. Хомейни недальновидно ответил отказом на предложение С. Хусейна заключить мир в 1982 г., что обернулось для обеих стран большой кровью и экономической разрухой.

Если не ошибаюсь, военный эксперт В. Г. Ширяев как-то справедливо заметил, что отчасти разочарование иранцев в идеалах Исламской революции наступило именно в результате изнурительной войны с Ираком, которую Хомейни вовремя не закончил.

Дальше пошло по нарастающей: вспыхивавшие время от времени протесты свидетельствовали об углублении пропасти между теократической властью и всё более секуляризирующимся обществом.

Говоря же о движущих механизмах произошедших в 1979-м событий, вновь, как и в прошлом материале, следует обратиться к диалектике, ибо революционная ситуация в Иране стала складываться не тогда, когда в нем все катилось в тартарары, а при поступательном развитии.
Необычность этой революции – отмечают иранисты Н.А. Филин, Э.Б. Боев, А.С. Ходунов – заключается в том, что она произошла не в период затяжного кризиса, как многие знаменитые революции ХХ в., а экономического бума, длившегося два десятилетия.
В подтверждении своих слов исследователи приводят следующие цифры:
ВВП на душу населения рос исключительно быстрыми темпами, увеличившись за 1956–1976 гг. в 4,2 раза – с 2,5 до 10,7 тыс. долл. по паритету покупательной способности (2-е место в мире после Ливии среди стран с населением свыше 1 млн чел.). Учитывая, что и само население Ирана в тот период быстро росло, общий объем ВВП увеличивался еще более быстрыми темпами.
Другое дело, что правительство шаха не уделяло должного внимания диспропорции в развитии регионов и столицы, где фешенебельные кварталы контрастировали с бедными.

В сущности, это проблема любого капиталистического общества, стремительными темпами превращающегося из аграрно-индустриального, а то и вовсе аграрного, в индустриальное. То же наше Отечество на закате имперского периода можно вспомнить: быстрые темпы индустриализации с мыслящими в категориях вчерашнего дня элитами и во многом отсталыми формами ведения сельского хозяйства, да еще при господстве помещичьего землевладения.

И если бы фотографы, иллюстрируя на страницах глянцевых журналов жизнь при шахе, снимали почаще не только иранок в мини-бикини и модных парней в клеш, но и реалии глубинки, то картина выглядела бы более объективной, в том числе и в плане понимания движущих механизмов нарастающих революционных процессов.

При этом фактором нестабильности в Иране стал и демографический бум, особенно в городах, сопряженный с увеличением числа молодежи, а вместе с ней — ростом безработицы.
Люди моложе 20 лет, — пишет В. Яременко, — составляли тогда больше половины населения страны. Не только избыток энергии и бунтарский дух позвали молодых на баррикады. Были и вполне определенные причины. Главное — это тревога за будущее. Образование, получавшееся в местных вузах, не всегда соответствовало уровню современных знаний.
Еще одна проблема – скажу точнее: ее важная грань – заключалась в следующем: незадолго до революции в Иране начался рост инфляции.

Правительство реагировало неэффективными мерами: на фоне существенных военных расходов – только в 1977–1978 финансовом году армия, по словам В. Яременко, получила 10 млрд долларов – снижались темпы жилищного строительства – заметьте: в условиях роста рождаемости, когда решение социальных вопросов, особенно в сфере образования и трудоустройства, должно было выйти на первый план. Но этого не произошло, во всяком случае в должной мере.

В общем, население в городах увеличивалось, жилья не хватало, зарплаты сокращались, на предприятиях начались увольнения рабочих, в условном вчера рост, простите за тавтологию, зарплат которых опережал темпы инфляции и, соответственно, привыкших жить хорошо.

Всё это напоминает поздний СССР, где на закате брежневской эпохи и благодаря, как и в Иране, экспорту нефти, также росло благосостояние граждан, но неумелая последующая политика М.С. Горбачёва обернулась введением карточной системы.

В Иране происходило нечто схожее, но в нем, в отличие от СССР, была сильна оппозиция, а из-за границы не А. И. Солженицын бубнил, а гремел Хомейни, имевший широкую поддержку на родине; впрочем, широкую, но не всеобъемлющую, о чем речь пойдет ниже.

Но при этом указанные проблемы были вполне решаемы, а шах мог вывести себя из-под удара нарастающей критики. В числе возможных шагов — создание благоприятного в общественных кругах имиджа.

Шах и консерваторы: упущенный шанс

Думается, для этого следовало, во-первых, опереться на консервативную интеллигенцию. Не на маргиналов, которые всегда брюзжат против всего, а на здоровую часть интеллигенции, способную создать шаху положительный имидж в общественных, в том числе и религиозных, кругах.

Речь о писателях и публицистах, пользовавшихся уважением в социуме, таких как Джалал Але-Ахмад. Я бы сравнил его с почвенником Ф.М. Достоевским, ибо главная цель Але-Ахмада, к слову, проявлявшего немалый интерес к творчеству Федора Михайловича, заключалась, по словам ираниста А.Н. Котова, в следующем:
возродить традиционные культурные ценности, пойти по пути Японии и Индии, куда он предлагает посылать иранскую молодежь для получения образования. Он предлагает найти равновесие между «восточничеством» (шаргзадеги) и «западничеством» (гарбзадеги).

Джалал Але-Ахмад
Японское экономическое чудо при сохранении населением национально-культурной идентичности пришлось на пик творчества иранского писателя. Соответственно, неудивительно, что страну Восходящего солнца он рассматривал в качестве примера.

Замечу также, что у Достоевского сложились дружеские отношения с Александром III в бытность того наследником. Да и в целом у предпоследнего императора был неплохой имидж в обществе при всей неоднозначности проводимой им политики. И этот образ создала отчасти именно консервативная интеллигенция.

Мне думается, шанс на конструктивный диалог у шаха с Але-Ахмадом был. Но монарху следовало проявить известный такт. Готовность и слушать, и в чем-то идти на компромисс. Здесь уже речь не только об Але-Ахмаде, а о перспективах выстраивания шахом диалога с интеллигенцией в целом. Однако вместо этого монарх выбрал авторитарный стиль правления, избыточность которого критиковал даже Дж. Картер.

При этом не сказать, что шах выступал против самобытного пути в развитии Ирана:
Мухаммед Реза Пехлеви, получивший, по словам философа Т.Т. Папуашвили, прекрасное образование на Западе, был воспитан на идеях евроцентризма и стремился превратить Иран в страну, где передовые западные технологии совмещались бы с иранской культурой и традициями.
И здесь опять проведу аналогии с Россией: европейски образованный Николай I также выступал за самобытный путь развития империи, поручив графу С.С. Уварову сформулировать соответствующую концепцию. Но при этом к представлявшим консервативную интеллектуальную элиту славянофилам относился с недоверием.

Шах и левые: несостоявшийся диалог

Перспективы же диалога шаха с левыми выглядели сложнее, учитывая марксистские взгляды, пожалуй, самого популярного интеллектуала в соответствующем стане, социолога Али Шариати, так же, как и Але-Ахмад, стремившегося в своих работах объединить Запад и Восток, только стоявшего на более радикальных позициях и выступавшего за создание в Иране бесклассового общества.

Шариати обладал авторитетом в студенческой среде, часть которой выражала недовольство американизацией системы высшего образования. При этом у мыслителя были натянутые отношения с улемами, поскольку он «подчеркивал, – отмечает В.П. Кириченко, – что возвращение к истинному исламу будет происходить не под руководством духовенства, а под предводительством прогрессивной интеллигенции».

Властитель студенческих дум Али Шариати
Да, политическая программа Шариати не выглядела приемлемой для шаха, но, во всяком случае, последний мог бы не преследовать признанного за рубежом – прежде всего во Франции – философа и не создавать ему ореол мученика, вынуждая к эмиграции, где он внезапно скончался. Скоропостижная смерть Шариати породила в Иране толки о причастности к ней САВАК, не прибавив популярности династии.

Кроме того, кризис управленческого аппарата шаха выразился в недальновидных методах борьбы с мятежным аятоллой Хомейни.

В январе 1978 г., – пишут Н.А. Филин, Э.Б. Боев, А.С. Ходунов, – с подачи шахского двора в газете «Эттелаат» была опубликована статья, очерняющая Хомейни. Там говорилось, что он в молодости был английским агентом, а сейчас ведет порочный образ жизни и в тайном союзе с коммунистами старается разрушить достижения «Белой революции», а иранская монархия прославлялась как прогрессивная.

Подобного рода плоская пропаганда вызвала в обществе обратный эффект, спровоцировав протесты студентов медресе священного для шиитов города Кум.

В контексте послезнания может показаться изначальная обреченность монарха в противостоянии с Хомейни, достаточно взглянуть на кадры триумфальной его встречи в тегеранском аэропорту.

Однако в 1960-е исход конфронтации шаха и аятоллы не выглядел предрешенным, поскольку в среде шиитского духовенства – термин, разумеется, условный при отсутствии в исламе соответствующего института – далеко не все поддерживали Хомейни.

Аятолла, запретивший Хомейни заниматься политикой

Как бы это странно сейчас ни звучало, но шах мог опереться и на некоторых аятолл, и прежде всего на известного и уважаемого в стране теолога, великого аятоллу Мохаммада Хосейна Боруджерди.

В отличие от Хомейни, – пишет Н. А. Филин, – общепризнанный лидер иранских шиитов аятолла Мохаммад Хосейн Боруджерди, которого поддерживали многие представители высшего духовенства, выступал против какого-либо вмешательства духовенства в политику и терпимо относился к шаху.

Мохаммад Хосейн Боруджерди – человек, которого слушался Хомейни

Не то что терпимо – отношения между ними носили дружеский характер. Запретив Хомейни заниматься политикой, Боруджерди предвидел, чем это обернется для Ирана? Так или иначе, но будущий рахбар соблюдал запрет до смерти учителя в 1961 г.

Остается гадать, как повернулась бы история Ирана, проживи Боруджерди дольше. Революция, скорее всего, свершилась бы, но, возможно, радикально настроенные исламисты не пришли бы к власти, не начались бы репрессии против армейского командования, не стал бы неистовствовать судья-вешатель Хальхали Садек – увы, любая революция порождает подобного рода персонажей – соответственно, Хусейн не решился бы на вторжение в Иран.

Шах и Национальный фронт: несостоявшееся рукопожатие

Еще одной ошибкой и свидетельством кризиса управленческого аппарата шаха стало непонимание важности налаживания диалога с оппозицией в лице Национального фронта, объединившего в своих рядах уже упоминавшихся в прежних моих статьях столь ярких личностей, как аятолла Махмуд Талегани, Шапур Бахтияр, Мехди Базарган.

И если опора на консервативную интеллигенцию могла быть выражена в развитии самобытного пути Ирана, предусматривающего заимствование научно-технических достижений Запада, создание на их базе собственной научной школы при сохранении национально-культурной идентичности, то диалог с Национальным фронтом стал бы своего рода мостом между шахом и частью светской и шиитской оппозиции.

Да, он был бы непрост, внутри самого Национального фронта хватало трений, но консолидация шаха и оппозиции подготовила бы почву для провозглашения в будущем конституционной монархии, могла спасти династию и позволила бы стране избежать потрясений, выпавших на ее долю.

Национальный фронт – цвет иранской политической интеллигенции
Однако шах слишком полагался на САВАК, рассчитывая жесткими мерами подавить оппозиционное против него движение. Эффект от этих недальновидных действий получился обратный. Впрочем, как тут не отметить и недальновидность руководителей Национального фронта, не разглядевших авторитарный стиль руководства Хомейни и выбранный им непримиримый курс на построение теократического государства.

В целом Пехлеви, с одной стороны, действовал нерешительно и непоследовательно, с другой – САВАК, по сути, от его имени, проявляло избыточную жестокость, взяв курс на силовое подавление недовольства шахом.

Всё это предопределило крушение монархии, несмотря на прошедшие в декабре 1978-го в ряде иранских городов демонстрации сторонников шаха, собравших, по оценкам специалистов, сотни тысяч людей. Видимо, рост в части общества радикальных настроений, в которых сочеталась гремучая смесь марксизма и шиизма, пугал другую ее часть.

Послесловие

Разумеется, говоря о падении монархии в Иране, следует принимать во внимание не только кризис элит, но и личный фактор: тяжелую болезнь Мохаммеда Резы, что мешало ему в полной мере оценить реалии обстановки как внутри страны, так и за ее пределами.

Однако фундаментальная проблема шаха заключалась в том, что он не был политиком в полном смысле этого слова. И здесь вновь предлагаю обратиться к российской истории.

Политиком был Л.Д. Троцкий, в условиях Гражданской войны кнутом и пряником привлекший в Красную Армию классово чуждый ей элемент – офицерский корпус, под именем военспецов даровавший большевикам победу.

В.И. Ленин также пример подлинного политика, вопреки позиции окружения, настоявшего на заключении похабного Брестского мира, переходе к НЭПу. Да и Апрельские тезисы — это именно документ, вышедший из-под пера политика.

И.В. Сталин, сотворивший невозможное – путь, пройденный ведущими капиталистическими странами за столетие, СССР «пробежал» за две с половиной пятилетки и встретил войну с мощнейшей индустриальной базой, позволившей сокрушить фашизм, выстоять в условиях ельцинизма и на нерастраченном потенциале которой мы живем и по сей день.

Я специально привел все эти примеры, дабы показать: названные деятели пребывали в несравненно более жестких условиях, нежели последний шах. Но в нужный момент они находили компромиссы с политическими противниками, ради стратегической победы шли на тактическое поражение и привлекали в число союзников тех, кто по соображениям идеологии никак не мог им быть.

Шах, если не считать последние месяцы правления, неохотно шел путем компромиссов ни с политической оппозицией, ни с придерживающейся отличавшейся от его взглядов интеллигенцией.

Разумеется, всё выше написанное порождает вопрос: был ли политиком Хомейни? Вне сомнений, с одной стороны — да, о чем я писал, см.: «Иллюзия в фотографиях. Почему победил Хомейни».

Но вот его кадровая политика — предмет отдельного разговора. И он состоится в следующей статье.

Использованная литература

 Показать / Скрыть текстБоев Э.Б. Представления о роли и месте монархии в Иране в работах последнего иранского шаха Мохаммеда Реза Пехлеви

Вартумян А.А. Исламский фактор в политическом процессе шахского Ирана и Ирана после революции 1978-1979 гг.: компаративистский анализ

Котов А.Н. Иранская интеллигенция и исламская революция 1978-1979
Папуашивли Т.Т. Геополитические аспекты исламизации

Терехина М.А. Проблема взаимоотношения Востока и Запада в творчестве Джалал Але Ахмада // История и историческая память: межвуз. сб. науч. тр. / Под ред. А.В. Гладышева. Саратов: Сарат. гос. ун-т, 2023. Вып. 27. – С. 186-193.

Яременко В. Аятолла Хомейни против «белой революции»