Для меня главная фотография Дня космонавтики

Обычно все любят фотографии Гагарина, сияющие белозубой улыбкой, весной, молодостью, радостью, обожанием миллионов землян.

Такой отрешённый взгляд американцы называют «two-thousand-yard stare» — взгляд на две тысячи ярдов. Так смотрят люди, вышедшие из смертельного боя, выжившие в катастрофе, люди, которых целовала Смерть. Происходит психотравма мозга, и идёт лёгкая расфокусировка глаз, человек буквально смотрит в бесконечность, отсюда те самые 2000 ярдов.

Гагарин видел бездну Вселенной, он видел, как плазма объяла спускаемый аппарат, как струйки металла потекли по иллюминатору. Ошибка в развесовке корабля закинула его на нерасчётную орбиту, выше к звёздам, при слишком крутом входе в атмосферу спускаемый аппарат остался соединённым с приборно-двигательным отсеком кабелем — и пока кабель не перегорел в плазме, две части корабля кувыркались. Гагарин не мог катапультироваться. В те времена не было мягкой посадки внутри спускаемого аппарата: Гагарин должен был спуститься сам, на парашюте. Во время спуска на парашюте он чуть не задохнулся — неправильно работал дыхательный клапан…

Посмотрите в глаза Гагарину — он сделал то, что мы считаем своим по праву, мы гордимся подвигом — но понимаем ли мы, что было спрессовано в эти 106 минут?

Земной поклон, Юрий Алексеевич.

Спасибо всем рабочим, инженерам, учёным, всему нашему народу, через 16 лет после смертельной войны открывшему дорогу к освоению Солнечной системы.

Письмо я другу написал,

Что очень сильно я устал, —

Не продохнуть от нервной жизни и от бурь.

А он сказал: «На раз, два, три,

Давай-ка, сопли подбери

И приезжай, давай, ко мне на Байконур.

Здесь, обещаю, продохнёшь,

Здесь ты с души, как пыль, смахнёшь

Полынным ветром весь столичный свой утиль.

Ничтожность многих наших драм

Поймёшь, когда увидишь сам,

Какой ценой здесь сказка превращалась в быль».

На Байконур? Ну и дела!

А как же брошу я дела?

Потом махнул рукою и решил — рвану!

Дел все равно не отменить,

Не перестанет банк душить,

А я себя хотя б немного обману.

Друг как положено встречал,

Но от загула удержал, —

Сказал мне: «Брат, проблемы водкой не заткнуть».

Ты прилетел на Байконур,

Земля здесь сильная, где дурь

Смолкает и есть шанс себе себя вернуть.

Я усмехнулся про себя,

Но, друга искренне любя,

Сдержался и не стал язвить про романтизм.

Про то, на кой он сдался мне!

Он был хорош в другой стране —

Там, где народ всем миром строил коммунизм.

Но дней примерно через пять

Я за собой стал замечать,

Что чем-то маюсь, что нет-нет, да и взгляну

На свою жизнь, на свой уклад –

На все!- глазами тех ребят,

Кто поднимал космическую целину.

Я сам себе пытался врать,

Что, мол, не то сопоставлять

Ты должен: сравнивай размеры барышей!

Ты — вольный туз, ты — коммерсант,

А им за три копейки план

Дать полагалось и кормить в землянках вшей.

Но не работало вранье,

Его я гнал, как воронье, —

Ведь от него потом ещё сильней болит.

Я притворяться перестал

И окончательно признал:

Во мне давно забытый просыпался стыд.

Я, в детстве начитавшись книг,

Хотел похожим быть на них –

На тех, кого теперь в презрении извалял.

Мечтал зажечь, как и они,

Добра и разума огни

По всей земле… А кто теперь мой идеал?

А идеал теперь — хорёк,

Из «Форбса» жирный королёк.

А вон — домишка, где работал Королёв.

И нам теперь уж не понять,

Как великан мог проживать

В таком коттеджике размером с коробок.

Титаном был не только он,

Титанов целый легион

Жил в той стране. Нам никогда их не догнать.

Они любили этот мир,

Мы любим только личный жир

И на весь прочий мир нам глубоко плевать.

Был в их сердцах весёлый зуд,

Владел и правил миром труд.

А мы хотим владыкой мира сделать блуд.

И, наконец, у них был Май!

Вокруг него собачий лай

Теперь стоит, и мы на этом ловим хайп…

Я, в эти мысли погружен,

Ночной порой, забыв про сон,

Брёл по космической столице мировой.

И то ли так в себя ушёл,

А может — в прошлое ушел,

Но я увидел Байконур совсем другой.

Меня отбросило назад

Примерно лет на шестьдесят:

Машины, люди — все другим было вокруг.

И я сначала обомлел,

Потом и вовсе онемел,

Когда Гагарина в толпе увидел вдруг.

Я понял, что к нему бегу.

Сквозь время, через не могу

Кричал я: «Алексеевич, постой!».

Он посмотрел, замедлил шаг

И улыбнулся — кротко так —

Своей улыбкой, аж до слёз родной!

Я подбежал: с чего начать?

Как мне ему все рассказать?

Но он и так все знал и сразу начал сам:

«Вернуться надо вам туда,

Где вы свернули в никуда.

А там уже по нашим двигайтесь следам.

Я поднимался в небеса

Не на каких-то чудесах,

А на руках народов всей нашей страны.

И вы поднимете себя,

Но только вместе и любя

Родную землю, а не сказочные сны.

Вы все устали от битья

И беспризорного житья, —

Пришла пора вернуться в школу и домой!

Прости, старик, ждёт космодром.

А вас родной заждался дом…».

Сказал: «Поехали!». И мне махнул рукой.

Сказал: «Поехали!». И нам махнул рукой.